Traduzione del testo della canzone Гаврош - Александр Розенбаум

Гаврош (originale)

Когда усталость валит с ног и спится на ходу,
Когда молчит дверной звонок и чай не греет,
И даже мой любимый пёс, поджав свой хвост,
Добра не ждёт.
Я, вспомнив правила игры, на улицу иду,
Мой магазин всегда открыт, в нём есть портвейн —
Вино давно ушедших лет, когда отец платил за свет
Тридцатку в самый тёмный год.
Припев:
Голуби воркуют — слышишь?
Сделаю шаг
На согретый тёплой крышей старый чердак.
И мурашки по спине — мальчик маленький
В окне улыбнётся мне.
Господи Всемилостивый, это же я!
Может быть, приснилось мне, а может быть, пьян.
Сорок лет почти один лампу тру, как Алладин, —
Может, это джинн?
Ну, как, малыш, твои дела на третьем этаже?
Ещё все целы зеркала и всё в порядке.
Кинотеатры гонят план: во весь экран
«Фанфан-тюльпан».
Пылится кожаный диван — ему лет сто уже,
На нём когда-то ты сдавал туза к десятке
И, губы подпалив бычком, мечтал выиграть жизнь в «очко»
И стать артистом, как Крючков.
Припев:
Посмотри на дядю, мальчик, дядя — артист.
Ну, сбылась твоя мечта, но как же хочется вниз!
Птицу-жар держу рукой, да поменялся б я с тобой
На карман пустой.
Чтобы снова выбежать в огромный наш двор,
Перелезть с мальчишками через забор
И стремглав умчаться в мир, где заиграны до дыр
Две колоды стир.
Бельё просохшее висит, как флаги в ноябре,
А город с крыши так красив — ума лишиться.
Ты скоро про него споёшь, чумазый питерский гаврош,
Сжимая гриф, как финский нож.
И будешь долго у небес признания просить,
До той поры пока тебе не стукнет тридцать.
Но заболтался я, пора мне покидать своё вчера,
Прощай, ни пуха ни пера.
Когда усталость валит с ног и спится на ходу,
Когда молчит дверной звонок и чай не греет,
И даже мой любимый пёс, поджав свой хвост,
Добра не ждёт.
Я, вспомнив правила игры, на улицу иду,
Мой магазин всегда открыт, в нём есть портвейн —
Вино давно ушедших лет, когда отец платил за свет
Тридцатку в самый тёмный год.

(traduzione)

Quando la fatica ti abbatte e dorme in movimento,
Quando il campanello tace e il tè non è caldo,
E anche il mio amato cane, con la coda tra le gambe,
Il bene non aspetta.
Io, ricordando le regole del gioco, vado in strada,
Il mio negozio è sempre aperto, ha vino porto -
Il vino degli anni passati, quando il padre pagava la luce
Trenta nell'anno più buio.
Coro:
I piccioni tubano - hai sentito?
farò un passo
In una vecchia soffitta riscaldata da un tetto caldo.
E la pelle d'oca sulla schiena - un ragazzino
Nella finestra mi sorriderà.
Signore Onnipotente, sono io!
Forse ho sognato, o forse ero ubriaco.
Per quarant'anni, quasi uno strofina una lampada, come Aladino, -
Forse è un genio?
Bene, come stai al terzo piano, piccola?
Tutti gli specchi sono ancora intatti e tutto è in ordine.
I cinema inseguono il piano: schermo intero
"Fanfan-tulipano".
Un divano in pelle sta raccogliendo polvere: ha già cent'anni,
Su di esso una volta che hai distribuito asso a dieci
E, cantando le sue labbra con un toro, sognava di vincere la vita in un "punto"
E diventare un artista come Kryuchkov.
Coro:
Guarda tuo zio, ragazzo, lo zio è un artista.
Bene, il tuo sogno si è avverato, ma come vuoi andare giù!
Tengo in mano l'uccello di fuoco, sì cambierei con te
A tasca vuota.
Per correre di nuovo nel nostro enorme cortile,
Supera la recinzione con i ragazzi
E corri a capofitto nel mondo in cui giocano alle buche
Due mazzi di lavaggio.
Il bucato asciutto è appeso come bandiere a novembre,
E la città dal tetto è così bella da perdere la testa.
Presto canterai di lui, sudicio gavrosh di San Pietroburgo,
Stringendo il collo come un coltello finlandese
E per molto tempo chiederai al cielo un riconoscimento,
Fino a quando non compirai trent'anni.
Ma ho chattato, è ora che io lasci il mio ieri,
Addio, niente pelucchi o piume.
Quando la fatica ti abbatte e dorme in movimento,
Quando il campanello tace e il tè non è caldo,
E anche il mio amato cane, con la coda tra le gambe,
Il bene non aspetta.
Io, ricordando le regole del gioco, vado in strada,
Il mio negozio è sempre aperto, ha vino porto -
Il vino degli anni passati, quando il padre pagava la luce
Trenta nell'anno più buio.